«Пусть знает молодежь, как мы жили...»

из воспоминаний Валентины Афанасьевны Павловой

             Я родилась в 1939 году в деревне Павлищево. Детей в  семье было трое- я была младшей, сестра и брат были старше меня на три года. Когда началась война отца сразу забрали на фронт, мама рассказывала, что перед тем как уйти из дома, он посадил нас на коленки попрощался с каждым из нас....больше мы его не видели. Он не вернулся с войны, осталась только горькая память в наших сердцах , а в «Книге Памяти» по Бежаницкому району запись на 31 странице -  «Анисимов Афанасий Андреевич...пропал б/вести в ноябре 1944 года.».

            Детство было голодным, холодным..Когда немцы заняли деревню, они поселились в домах, как хозяева, мы ютились где-то по углам.Помню, как мы, дети, тихонько сидели на печке и украдкой выглядывали, смотрели как они ели. Уж как нам есть хотелось...иногда они давали нам по конфетке — монпасье, были такие в железных баночках. Но в своем доме нам жить так и не пришлось, нас выселили в деревню Орешки,  несколько семей поселили в один дом.Помню как мы, дети,гуляли в саду, жгли костры, а рядом везде валялись снаряды, как нас бог уберег от беды- чудо да  и только. Когда немцы уходили,  оставляли деревню, они ее подожгли, все дома горели, дым, огонь, страх, немцы собрали нас всех и погнали, мама меня на саночках везла. Суматоха была большая и в этой суматохе мы сумели скрыться, а когда вернулись  — стояли только печные обуглившиеся трубы, да головешки вокруг. Пришлось уходить в лес, делать землянки, наши матери сооружали их из соломы, и мы кутались в какое-то тряпье, которое нас практически не спасало,  к земле за ночь примерзали. Стоял холодный студеный февраль, земля промерзла и выкопать настоящую землянку, просто у женщин не было сил. Однажды с братом решили сходить в другую деревню,за одеялом, взяли саночки,пошли, одеяло каким-то образом взяли, но нас заметили немцы, стали стрелять по нам, благо лес был рядом , мы бросились туда, к шалашам, ползком, прыгнув под крутой берег, бросив и санки и одеяло. Немцы преследовать нас не стали, наверное решили, что убили. Когда стемнело, за одеялом  вернулись, забрали.Страху, конечно, натерпелись, и опять же, чудом остались живы. А потом кто-то из односельчан случайно нашел заброшенную,  не сожженную немцами ригу - сарай, в котором в свое время сушили зерно, и собрались все туда. В этом сарае была печь, наверху постлали жерди, на них солому, вот там и спали, а когда печь начинали топить - все выходили на улицу, т. к. печь топилась  по-черному, в риге не было трубы, и все было в дыму.

            Когда район освободили от немцев, мы вернулись в свою деревню, копали землянки и в них жили. Хотя в них и темно, но было тепло, из бочки соорудили печку, которая и обогревала, и согревала, вот только готовить на ней было нечего, голодно было. Весной речка разлилась и мы, по пояс в воде, переходили на другой берег, чтобы попасть на поле, на котором была прошлогодняя, невыкопанная, гнилая картошка, и мы — дети, лопатами перекапывали  поле, чтобы найти эту гнилую картошку. Очистив   от земли прикладывали ее к железной печке, отвалилась — значит готова, вот так  питались. А сколько трав переели, даже мох пробовали, а запах желудей до сих не могу переносить.

            Затем от государства нам срубили маленький домик. Мама сложила сначала чугунку, а к зиме уже сделали печку. Кирпичи для нее делали сами,точнее бабушка, мама копала глину, мы месили, а бабушка, на самодельном станке на два кирпича, глину в этот станок уплотняла руками, затем выкладывала на просушку в поле, переворачивала несколько раз, только после этого  приносили домой и клали печку. Клали печку - сильно сказано, какие силы у голодных....

            Когда исполнилось мне 6 лет, я пошла в школу. Ходили за 2.5 км, в д.Туравки. Школа была в землянке, а потом перевели нас в чей-то дом, пока хозяева были на работе — мы учились. Когда я училась в 4 классе нам построили начальную школу, но в школу ходили все, несмотря на вограст, так как дома оставить  детей не с кем было, да и война отняла все — и учебу и детство. Бывало иду со школы, а сама мечтаю: вот приду домой, а дома — папа! До слез представляла эту встречу, ...

            В школе сначала писали карандашом, а уж потом чернилами — вырабатывали красивый почерк. Ручки делали сами, по дороге в школу наломаем веточек малины и вставляем туда перо. Перо разрешали — крестик, чтобы был правильный наклон, пишешь, пишешь бывало, ручка сломается, берешь новую палочку, и снова ручка! Чернила делали из свеклы, а еще таблетки были какие-то зеленые. Писали на газетах, тетради появидись уже позднее, когда я уже заканчивала 4 класс, а экзамены за 4 класс ходили сдавать в другую школу, которая находилась уже за 6 км. Есть хотелось всегда, помню, идем в школу — голодные, и на поле собираем стволы щавелевые, наберем, жуем, а от них еще больше есть хочется. Домой придем, а дома есть тоже нечего. Одевать, обувать тоже нечего было. Мать нам из шинели сама  шила кой-какие пальтушки, на ноги бурки, а галоши клеили сами. Но учились все хорошо.

            Позднее от колхоза (колхоз «Лошаково»)нам выделили корову, вот поэтому, наверное, мы остались живы.. Не было хлеба, но было молоко! Из мякины, гнилой картошки бабушка пекла лепешки и что-то туда еще добавляла,  мы ели с трудом, но...выбора не было.После окончания 4 классов я сидела дома, т. к. училась еще сестра. В 5 класс нужно было ходить за 9 км. Летом пасла в колхозе гусей. Когда окончилаи школу сестра, я вновь пошла в 4 класс, а потом уже в 5, за 9 км. Назначили нам пенсию за отца — 72 рубля , а пуд брюквы в то время стоил 100 рублей! Мама стала ездить в Ленинград и привозила оттуда отруби, так радовалиьс- ведь их можно было добавлять в мякину. Летом запасались витаминами: много ели ягод и их заготавливали, сушили: чернику, малину, осенью - грибы, а в лес ходили босиком, змей не боялись почему-то.Вот так и пережили голод. А матери наши еще копали и пахали на себе, поля сеяли и план выполняли. Кто имел корову, обязан был сдать государству 300 л молока, а кормить корову тоже было нечем, косить летом не разрешали, косили для своей коровы только по заморозкам. Промерзлое сено приносили в избу оттаивать и только после этого давали корове, много молока от такой кормежки не получишь. Яйцо нужно было сдавать независимо от того, держишь ты кур или нет, мясо так же. Если всего этого нет- плати деньги, а где их взять, когда в колхозе за работу писали только трудодни. Один год, помню, на трудодни нам дали овса. Так мы из него делали толокно, бабушка пекла блины, тоненькие, большую горку Какие вкусные они были.. не рассказать, это после гнилой-то картошки.

            В школу ходили за 9 км, дороги непролазные, грязные, зимой еще на лыжах кое-как. С собой брали бутылку молока и хлеб черный, который было страшно показать. Конечно не все так жили. Те у кого отцы вернулись с войны, жили получше и питались получше.Но учились и работали все. Возвращалась из школы — забирала почту на всю нашу деревню. Вот так и почтальоном стала, после окончания школы 36 лет проработала почтальоном. Летом работали на сене, на лошадях подвозили кучи к стогам, пасли скот и колхозный, и свой. Зимой ходили в школу, а в выходной, тогда он был один — воскресенье, бригадир собирал нас и говорил, что будем возить навоз на лошадях, сам помогал их запрягать, нам-то до головы лошадиной не достать было, чтобы одеть хомут. Уроки делали вечером,жгли лучину, света тогда не было еще, и так до следующего выходного. Когда ходили еще в начальную школу, после уроков помогали молотить зерно, комбайнов тогда еще не было. Но были такие приспособления, что- то типа машины с ремнями - приводами, в этот привод запрягали бычков и мы гоняли их. Ходишь кругами, устанешь, а садиться нельзя, и так каждый день после уроков, пока молотьба, и не имеешь права отказаться. Хлеб по-настоящему, досыта стали есть только в 1957-1958 г.г., а до тех пор — впроголодь. .После школы сразу стала работать. Носила почту не только в свою деревню, а еще две обслуживала. Возила молоко, которое принимали от населения, и колхозное в обед после дойки, за 9 километров, а обратно везла обрат для колхозных телят. Девчонка, 17 лет, вспомнить страшно как работали. Помню еду на лошади, а в телеге лежит большая бочка с соляркой для тракторов, а дорога — сплошные ухабы, 35 километров до дома, как только я не перевернулась, чудом доехала.Если бы что случилось — враг народа, тюрьма.

            Позднее в Кудевери стали выпекать хлеб, и мы по очереди ездили туда раз в неделю за ним, брали на всю  деревню. Жить стало легче, появились свои огороды, хозяйство. А в колхозе все еще трудодни были.. Одевать, обувать все так же было нечего. Мать вынуждена была ездить в Ленинград, привозила оттуда  черные какие-то тряпки, но не мазутные. И вот эти тряпки замачивали в щелоке (это залитая водой зола из печки, настоявшаяся) несколько раз и тряпки отбеливались таким образом, не до бела, конечно, но уже из них можно было что-то сшить. Мама шила нам то платья, то костюмчики, а еще покрасит крушиной, красота!

            Из колхоза стал убегать народ, кто как мог, разными способами. Помню, что нельзя было рвать колоски на колхозном поле, если поймают — посадят родителей, поэтому нам было строго настрого запрещено это делать. Но разве можно удержать голодную, деревенскую, детскую ватагу. Тогда детей в деревнях много было, по 3-4 ребенка— это самое малое в каждой семье. Так вот, стоит кто-нибудь караулит, а мы потихоньку из кустов — хвать, и опять в кусты, зернышки вышелушиваем и едим, как семечки. Жали тогда серпами, и мы ходили помогать взрослым, подбирали снопы, ставили в стойки, помогали выполнять план.  А еще — опыляли лен от льняной блошки «дустом» . Брали палку, тряпку, вроде марли — в нее насыпали «дуст», и, друг за другом шли, трясли, а он летит во все стороны в том числе и на нас. Потом идешь мыться в реке — тело все кусает, глаза, руки жжет.  Но работали, работали все: и дети, и женщины...Вот и болит теперь все...

            Обидно, что пенсию заработали маленькую, не подошли ни к какой категории...как были никто, так и остались никем.Обидно.

Но...всего не опишешь, что нам пришлось испытать и пережить.»

Павлова  Валентина Афанасьевна

            д.Сущево