Форма входа


 

ПОУНБ





Четверг, 28.03.2024, 23:35
Приветствую Вас Гость | RSS
Бежаницкий историко-культурный центр Философовых  
 https://vk.com/club155176255                                                                                                                                                                                                         
                                                                 
Главная | Регистрация | Вход
Каталог статей


Главная » Статьи » род Философовых » Представители рода Философовых

Михайлова А. ЛЕРМОНТОВ И ЕГО РОДНЯ ПО ДОКУМЕНТАМ АРХИВА А. И. ФИЛОСОФОВА Ч.2

ЛЕРМОНТОВ И ЕГО РОДНЯ ПО ДОКУМЕНТАМ АРХИВА А. И. ФИЛОСОФОВА      Публикация А. Михайловой

II

Живо интересовавшийся литературой, А. И. Философов одним из первых оценил талант своего юного родственника, Миши Лермонтова. К нему неоднократно прибегали за помощью опальный поэт и его бабушка, и не раз Алексей Илларионович, используя свое влияние на вел. кн. Михаила Павловича, отводил грозу от головы Лермонтова или добивался смягчения его участи. Недаром письма Е. А. Арсеньевой к мужу своей племянницы проникнуты особенной родственной теплотой.

В свою очередь Лермонтов тепло относился к Алексею Илларионовичу. Оно-то, без сомнения, и побудило поэта, во избежание недоразумений, самым тщательным образом заштриховать в посвящении к драме «Menschen und Leidenschaften» имя некогда горячо любимой девушки, ставшей женой Философова.

В мае 1835 г. Е. А. Арсеньева, видя, что жизнь в Петербурге берет много средств, а «Мише нужны деньги», решается на жертву и уезжает в Тарханы, чтобы сократить расходы и несколько улучшить свое пошатнувшееся материальное положение. Возвращается она в Петербург только летом 1836 г. Вдали от внука она «совсем истерзалась». Это была ее первая, и такая долгая, разлука с ним.

От этого периода сохранилось два письма Лермонтова к бабушке. В одном, написанном весной 1836 г., Лермонтов сообщает ей новости о петербургских родных: «Я вам кажется писал, что Лизавета Аркадьевна едет нынче весной с Натальей Алексевной в чужие краи на год; теперь это мода, как было некогда в Англии». Речь идет о поездке за границу сестры бабушки, Натальи Алексеевны, вместе с Елизаветой Аркадьевной Верещагиной и ее единственной дочерью Сашенькой, большой приятельницей Лермонтова. Впрочем, Наталья Алексеевна не могла на долгий срок покинуть семью дочери и ее хозяйство и в том же году увиделась с Е. А. Арсеньевой. Снова начались частые родственные сношения между семьями сестер. Их от души поощрял А. И. Философов, из всех родственников своей жены особенно чтивший самую небогатую из них, умную, душевную старуху Елизавету Алексеевну.

Наступил 1837 г. — год, полный тягостных испытаний для Е. А. Арсеньевой. Когда поднялась буря, вызванная стихами Лермонтова на смерть Пушкина, А. И. Философова, как нарочно, не было в Петербурге. Судебное следствие над поэтом велось исключительно быстрым темпом. 20 февраля был произведен обыск у Лермонтова и жившего с ним его приятеля, крестника бабушки, С. А. Раевского. Еще раньше они были арестованы и допрошены. 25 февраля военный министр А. И. Чернышев уже сообщал Бенкендорфу «высочайшее» повеление: «Лейб-гвардии гусарского полка корнета Лермонтова, за сочинение известных вашему сиятельству стихов, перевесть тем же чином в Нижегородский драгунский полк, а губернского секретаря Раевского, за распространение сих стихов, и в особенности за намерение тайно доставить сведение корнету Лермонтову о сделанном им показании, выдержать под арестом в течение одного месяца, а потом отправить в Олонецкую губернию для употребления на службу по усмотрению тамошнего гражданского губернатора». 27-го же февраля был опубликован и «высочайший» приказ о переводе Лермонтова в кавказские войска.

В тот же день Анна Григорьевна Философова пишет мужу из Петербурга (оригинал по-французски): «Это будет неделя отъезда и прощаний. Алексей уезжает на Кавказ, мы — за границу, Мишель Устинов — в Саратов, Атрешков-младший — в Киев; я тебе называю всех, чтобы ты угадал, кто еще отправляется, к несчастью, очень далеко и, полагаю, через две или три недели... Это Мишель Лермонтов. Уже три дня, как он переведен в армию и назначен в полк, который стоит в ста верстах от Тифлиса, за стихи, которые он сочинил и которые ты знаешь. Тетушка поистине в горестном положении. Эта история огорчила всех нас из-за нее, так как она очень жалка.

  В тот же день, в 10½ часов вечера.

...Мы только что возвратились от тетушки Елизаветы, которая не так уже грустна, потому что ей сегодня позволили повидаться с Мишелем. Он под арестом 9 дней, в штабе. Что тоже сильно огорчает тетушку, — так это судьба этого бедного молодого человека Раевского, который жил у нее, так как ему нечем существовать и он страдает ревматизмом; он посажен под арест на месяц и после этого будет отправлен в Олонецкую губернию, под надзор полиции; тетушка боится, как бы мысль о том, что он (Лермонтов. — А. М.) сделал его (Раевского. — А. М.) несчастным, не преследовала бы Мишеля, и в то же время эта мысль преследует ее самоё».

 По пути за границу, из Варшавы, 19/31 марта Анна Григорьевна пишет мужу, ожидавшему ее во Франкфурте-на-Майне (оригинал по-французски): «Тетушка Елизавета посылает тебе письмо с нами; она решила остаться в Петербурге, чтобы легче получать известия от Мишеля».    Встретившись с мужем, Анна Григорьевна передала ему отчаянное письмо* Е. А. Арсеньевой, датированное 6 марта 1837 г.: «Любезнейший Алексей Ларионовичь!  Не знаю буду ли иметь силы описать вам постигшее меня нещастие, вы любите меня, примите участие в убивственной моей горести. Мишынька по молодости и ветренности написал стихи на смерть Пушкина и в конце написал не прилично на щет придворных, я не извиняю его, но не менее или еще и более страдаю что он виновен, лишившись достойного мужа в тридцать пять лет, осталась у меня дочь, единственное сокровище на земли, отдала ее за мужь и ее лишилась, остался сын ее двух лет. Вы чадолюбивой отец поймете горесть мою, в внуке моем я полагала все мое благо на земле, им существовала, им дышала, и может быть я его не увижу, хотела с ним ехать, но в старости и в параличе меня не довезут живую, видно я страшно прогневала бога, что добродетельного нашего великого князя Михайла Павловича нет здесь, он ангел покровитель вдовам и сиротам, он бы умилостивил государя, прогневанного моим внуком, я бы пала к ногам его, он сжалился бы надо мной погибшей как Христос сжалился над плачущей вдовицей и воскресил единственного ее сына, но его нет, к кому прибегну, нещастная, без защитная? Государь изволил выписать его тем же чином в Нижегородской драгунской полк в Грузию и он на днях едит. Не посылает мне смерти бог. Прощайте, будьте здоровы, не забывайте горестную нещастную любящую вас, как истинно ближнему <!> моему сердцу, готовую ко услугам Елизавету Арсеньеву».     1837 года 6 марта

     Желая всячески облегчить Лермонтову первые шаги в новой для него обстановке и одновременно подготовить почву для «прощения» его царем, А. И. Философов 7 мая пишет своему старому боевому товарищу, начальнику штаба Отдельного кавказского корпуса ген.-майору В. Д. Вольховскому (в прошлом — товарищ Пушкина по Царскосельскому лицею, затем — член «Союза благоденствия»), прося его покровительства для своего молодого родственника.

В июне или в начале июля Алексей Илларионович, оставив семью за границей, возвратился в Петербург, где одним из первых его шагов было ходатайство перед вел. кн. Михаилом Павловичем за Лермонтова.    По его совету Е. А. Арсеньева пишет письмо Михаилу Павловичу с просьбой о помиловании внука. Стиль этого письма показывает, что в составлении его принимал участие и сам Философов, который лично передал его великому князю. Приводим это письмо  полностью: «Ваше императорское высочество! Если несчастное положение может извинить смелость прибегающих к высокому ходатайству вашего высочества, то осмеливаюсь надеяться, что несчастия мои найдут некоторое снисхождение от вашего великодушия.   Внук мой Лермантов, служивший в лейб-гусарском полку, при невозвратной потере всех близких мне и единственной дочери, матери его, составлял единственное утешение, при беспрерывных горестях, ниспосланных по воле всевышнего, на болезненную и слишком долголетнюю жизнь мою. В поведении и правилах его я тем большую находила для себя отраду, что утешительные отзывы, которые заслужил он от начальства в юнкерской школе, продолжались по выходе его в полк. Но и этой последней радости была лишена я: внук мой за сочинение стихов на смерть Пушкина переведен в Грузию.   При всей любви моей к нему, я не нахожу слов к оправданию поступка его; самая молодость недостаточна к извинению, хотя намерения его очевидно чисты и невинны. И единственно <к> этой только чистоте намерений дерзаю я отнести ангельскую благость его величества, удостоившего меня высоким своим утешением, повелев графу Бенкендорфу послать ко мне генерала Дубельта обрадовать меня известием, что его величество ничего не имеет против внука моего и не забудет его.

Преисполненная этою монаршею милостию, я с твердостию и надеждою возложила на милосердие его судьбу внука моего.

Но при семидесятилетних душевных и телесных страданиях моих, при беспредельной, но извинительной в положении моем любви ко внуку, — проступок его, который он вполне чувствует, не могли не истощить слабой остаток жизненных сил моих и не усилить тяжкую болезнь мою.

У края гроба, воссылая теплые молитвы за милостивое ко мне внимание добрейшего из государей к тому, пред которым скоро и навсегда предстану, чувствуя быстрое приближение конца преисполненной горестями жизни моей, я осмеливаюсь прибегнуть к высокому ходатайству вашего высочества о всемилостивейшем прощении внука моего, зная вполне, что не имею никакого права на это ходатайство; но дерзаю надеяться, что просьба несчастной, жаждущей прежде, чем оставит она навсегда тяжелый крест свой, услышать прощение государя внуку своему, обнять еще раз и благословить его, — не будет отвергнута вашим высочеством. В этом заключается единственная надежда моя и последняя просьба на земле. Другой уже не буду иметь ни времени, ни возможности сделать.    Прося всевышнего, чтобы он продлил жизнь мою до получения милостивого разрешения вашего высочества, имею честь пребыть с глубочайшим благоговением вашего императорского высочества  всенижайшая слуга Елизавета Арсеньева,  вдова гвардии поручика.     Июля 13 дня 1837 года.  Жительство имею против Летнего сада, в доме Винецкого».

Письмо было возвращено А. И. Философову другим адъютантом великого князя и личным другом Философова, Я. И. Ростовцевым, с пометой на нем рукой Ростовцева: «Его высочество повелел: письмо сие представить к его пр<евосходи-тельст>ву А. И. Философову с тем, чтобы е<го> пр<евосходительство> сообщил г-<ж>е Арсеньевой прежнюю, лично объявленную А<лексею> Ил<ларионовичу> его высочеством резолюцию».   К возвращаемому письму Е. А. Арсеньевой было приложено сопроводительное официальное письмо Я. И. Ростовцева к Философову: «Милостивый государь Алексей Илларионович! По повелению его императорского высочества великого князя Михаила Павловича, честь имея препроводить при сем к вашему превосходительству письмо к его высочеству вдовы гвардии поручика Арсеньева, долгом поставляю довести до вашего сведения, что его высочеству угодно, чтобы вы изволили сообщить г-<ж>е Арсеньевой прежнюю, лично объявленную вам его высочеством, резолюцию.  С истинным почтением и совершенною преданностию честь имею быть, милостивый государь, вашего превосходительства  покорнейшим слугою Иаков Ростовцов.          № 4510    20 июля 1837 г.    В С.-Петербурге. Его превосход. А. И.      Философову».   К сожалению, текст резолюции великого князя, ранее лично объявленной им Философову, не приводится. Очевидно, еще за границей Алексей Илларионович что-то предпринимал в пользу Лермонтова. Возможно, он пытался растрогать Михаила Павловича, прочитав ему письмо убитой горем Е. А. Арсеньевой, привезенное женой из Петербурга, но неудачно.

Несмотря на неуспех своего ходатайства за внука, Е. А. Арсеньева не теряет бодрости духа и принимает горячее участие в устройстве судьбы Сашеньки Верещагиной, уже год жившей с матерью за границей. Александра Михайловна стала невестой вюртембергского дипломата, барона Карла фон Гюгеля, но на пути к замужеству с ним встретился ряд препятствий, так как Гюгель был иностранец.

13/25 июля А. Г. Философова пишет Алексею Илларионовичу из Берлина (оригинал по-французски): «Мы нашли здесь тетушку Верещагину с ее невестой и женихом, не повенчанными еще и с нетерпением ожидающими ответа тетушки Елизаветы, которая должна исходатайствовать для нее (невесты. — А. М.) разрешение на брак с иностранцем, так как иначе здешний священник не хочет венчать». Здесь же она дает интересную характеристику избранника Сашеньки (оригинал по-французски): «Барон Гюгель, кажется, человек очень порядочный и очень умный, но с лицом и манерами немецкими в полном смысле этого слова». На другой день, 14/26 июля, Анна Григорьевна сообщает мужу о неблагоприятном известии, только что полученном Верещагиными от Е. А. Арсеньевой: «Тетушка Елизавета Аркадьевна в ужасном положении от ответа тетеньки Елизаветы Алексеевны, которая ей пишет, что без позволения императора ей нельзя дочь обвенчать и потому должна писать просьбу, которую она посылает вместе с моим письмом чрез посольство завтрашний день. Теперь она тебя просит, чтоб ты повидался с графом Протасовым и попросил его, чтоб он не замедлил присылкою позволения, это от него совершенно зависит, ибо Лонгинов уже обещал все сделать с своей стороны, чтоб замедления никакого не было; то пожалуйста ты тотчас, как тебе только малейшая будет возможность ехать к Протасову, поезжай и упроси его постараться поспешить, чтоб по получении позволения успели бы их обвенчать до поста, до которого от сегодняшнего дня осталось 18 дней; если же будет какое-либо замедление, то им надо ждать еще две недели, что делает чрезвычайное расстройство барону Гюгелю по службе, ибо он не может приехать в Париж, не обвенчавшись, а просить ежеминутно отсрочки, ты сам знаешь, нехорошо. Протасова ты попроси, чтоб он поспешил, ему следует прислать попу позволение венчать, а Лонгинов пришлет от государя позволение, то Протасова бумага всех нужнее. Пожалуйста, Алексей, ты похлопочи об этом деле».

 Наконец, свадьба Сашеньки Верещагиной состоялась. В конце июля Анна Григорьевна возвратилась в Петербург. Мать и дочь Верещагины навсегда остались в Германии.

В августе А. И. Философов покидает семью и едет в свите великого князя на маневры. Здесь он получает от жены неприятное письмо (от 19 августа 1837 г.) с рассказом о крупной ссоре между ее матерью и Е. А. Арсеньевой (оригинал по-французски): «Мы теперь в полном одиночестве, так как в последний раз, как мы были у тетушек <?>, у матушки с тетушкой Елизаветой произошла сцена, очень короткая, но такая, что заставила ее (матушку. — А. М.) принять решение больше туда не возвращаться; что касается меня, я буду ездить к ней как бы из уважения, но не так часто, как обычно, потому что я признаюсь тебе, что после всего, что я от нее слышала, всякий раз, как я ее видела, и манеру, с которой это было сделано, я начинаю чувствовать к ней полное равнодушие, несмотря на ее теперешнее горе, которое должно бы меня трогать; но она выказала недостаток деликатности и особенно чувства, говоря женщине, которая теряет детей и внуков, что тебе, матушка, хорошо, у тебя трое, а у меня один, так я никогда не думала говорить, чтоб Мишу простили к году, ты все выдумала сама и выдумала, выдумала; и все это потому, что матушка напомнила ей, как она в начале этой истории говорила, что будет счастлива, если его простят к концу года; ну, что же, она отрицала все это и, вся красная и вне себя, начала ругать матушку, тогда как я присутствовала, когда она говорила это матушке перед нашим отъездом за границу. Ты хорошо понимаешь, что раз она затронула чувствительную струнку матушки и напомнила ей все ее огорчения, говоря ей: „У тебя трое, тебе хорошо", и особенно, когда это вероятно десятый раз, как она ей это говорила, тогда матушке ничего не оставалось делать, как подняться и уехать; возвратясь домой, она очень плакала, и я с нею. Итак, вот что у нас уже было неприятного, а приятного еще ничего нет; если это продлится зимою, то как я буду жалеть о том, что не осталась за границей, когда это зависело только от меня»,

Но глубоко уважавший Е. А. Арсеньеву Философов не только не придал значения этой ссоре, но и постарался уладить конфликт между сестрами. 29 августа он пишет жене из Вознесенска (Елизаветградского уезда, Херсонской губ.) наставительное письмо (оригинал по-французски): «Я желал бы, чтобы сцена между тетушкой и матушкой, о которой ты мне говоришь в своем письме, не имела бы места, особенно в твоем присутствии; тетушка, в уважение ее возраста и возбужденного состояния, в котором она находится, заслуживает снисхождения. Я далек, однако, от того, чтобы оправдывать ее — она должна была бы судить по своим собственным чувствам и щадить чувствительность матушки. Что касается тебя, то ты не должна из-за этого порывать свои отношения с нею — прежде всего потому, что ты — ее племянница, затем потому, что она втрое старше тебя, и потом для того, чтобы сохранить повод для сближения ее с матушкой, ибо, в сущности, я уверен, что они все-таки любят друг друга и раскаиваются обе в том, что позволили себе разгорячиться в припадке гневного порыва с обеих сторон, и что они с поспешностью ухватятся за случай заключить почетный мир. — 5-е число будущего месяца — очень хороший предлог. Во всяком случае ты должна, если только будешь на ногах, ехать в этот день к тетушке».

В следующем письме, от 1 сентября, А. И. Философов спешит порадовать тоскующую о внуке Е. А. Арсеньеву известием о готовящемся прощении Лермонтова: «Тетушке Елизавете Алексеевне скажи, что граф Орлов сказал мне, что Михаило Юрьич будет наверное прощен в бытность государя в Анапе, что граф Бенкендорф два раза об этом к нему писал и во второй раз просил доложить государю, что прощение этого молодого человека он примет за личную себе награду; после этого, кажется, нельзя сомневаться, что последует милостивая резолюция».

В это же время Анна Григорьевна, в письме от 31 августа, сообщает мужу о событии, взволновавшем всю многочисленную столыпинскую родню: о неожиданной помолвке Марии Аркадьевны Столыпиной, сестры Монго-Столыпина, с камер-юнкером И. А. Беком, устроенной родственниками девушки с материнской стороны, Мордвиновыми, без ведома Столыпиных, из которых Афанасий Алексеевич был даже ее опекуном. По этому поводу А. И. Философов, увидавшийся в Москве, на обратном пути с маневров, с родственниками жены, писал последней 6 октября 1837 г.: «Дядюшка А<фанасий> А<лексеевич> очень огорчен поступком Мордвиновых — сердится слегка на Машу за то, что она не имела довольно твердости, чтобы не давать решительного слова, не посоветовавшись с ним, с матушкой и с тетушкой Елизаветой Алексеевной... Дядюшка написал Мордвиновым очень колкое, но приличное письмо... По всему видно, что он глубоко тронут холодностию к нему Марьи Аркадьевны, так сказать, неблагодарностию, хотя и говорит, что ему все равно».

Возвратившись в Петербург, Алексей Илларионович нашел здесь ожидавшее его ответное письмо В. Д. Вольховского от 8 августа 1837 г. из Пятигорска: «Письмо твое, любезнейший и почтеннейший Алексей Илларионович, от 7/19 мая получил я только в начале июля в Пятигорске и вместе с ним нашел там молодого родственника твоего Лермантова. Не нужно тебе говорить, что я готов и рад содействовать добрым твоим намерениям на щет его: кто не был молод и неопытен? На первый случай, скажу, что он по желанию ген. Петрова, тоже родственника своего, командирован за Кубань в отряд ген. Вельяминова: два, три месяца экспедиции против горцев могут быть ему небесполезны — это предействительное прохладительное средство (calmant), а сверх того лучший способ загладить проступок. Государь так милостив, что ни одно отличие не остается без внимания его. По возвращении Лермантова из экспедиции постараюсь действовать на щет его в твоем смысле. Весь твой  Владимир Вольховский».

В октябре состоялось, наконец, помилование Лермонтова, который переводился в Гродненский гусарский полк, квартировавший в Новгороде, и в январе 1838 г. он явился в Петербург.  Серенькая жизнь в провинциальном городе не привлекала поэта, он мечтал об отставке, но этому решительно воспротивились его родственники, и он отправился в Новгород. Однако пробыл он там недолго. В марте А. Х. Бенкендорф, еще покровительствовавший поэту, ходатайствует о переводе Лермонтова в лейб-гвардии гусарский полк. Николай I приказал спросить об этом мнение вел. кн. Михаила Павловича, и тот (конечно, не без влияния А. И. Философова) ответил, что он на этот перевод «совершенно согласен».



Источник: ФЭБ. Литературное наследство. М.Ю. Лермонтов. II. М.,1948 №45/46
Категория: Представители рода Философовых | Добавил: nadanisimowa (14.03.2012) | Автор: Надежда
Просмотров: 940
Всего комментариев: 0
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи.
[ Регистрация | Вход ]

Copyright MyCorp © 2024